Борис Розенфельд - последний еврей Кисловодска
26.03.2012 11:21

Наследник и продолжатель высочайших культурных традиций, и в этом смысле человек совершенно не современный, патриархальных традиций. Кабинет его, занимающий одну из двух крохотных комнаток в старом многоквартирном доме, выдержан в классическом духе интеллектуалов, помешанных на любви к искусству.

По обе стороны от входа в комнату в мощных витых рамах выполненные маслом портреты: дед Яков Моисеевич Гершевич и бабушка Елена Исаевна. Письменный стол, стул, все остальное пространство вдоль стен, от плинтусов до четырехметрового потолка, плотно уставлено книгами.

В них вся его жизнь, его богатство. А те тома, которым не нашлось приюта в квартирке, он выволок прямо со шкафом в подъезд, благо архитектура старой постройки позволила сделать это  без обид для соседей по лестничной клетке – места тут полно, хоть на велосипеде катайся. Книги стоят годы, но хозяина пропажа их не беспокоит - многим ли нужны собрания классиков?

И в свои почтенные 78 мой собеседник полон решимости и воли. Мы сидим на скрипучих табуретках у него на кухне, и я пытаюсь понять, сколько событий, встреч, впечатлений вмещает в себя жизнь этого человека, где и какими ведрами надо черпать энергию, чтобы так долго, преданно и искренне служить искусству?

Как рыцарский поход Дон Кихота, готового к любым трудностям ради возлюбленной, творческий путь моего героя тернист и бескорыстен, им движет страсть. Но он же и Санчо Панса, беззаветно и преданно следующий за героями своих книг, чтобы вытянуть из небытия их добрые имена. В этом высший долг его и призвание.

Итак, заслуженный работник культуры РФ, член Союза композиторов России, искусствовед, блестящий экскурсовод, основатель и многолетний директор единственного в стране музея музыкальной культуры на Кавказских Минеральных Водах, автор сотен газетных и журнальных публикаций, двух десятков книг о великих наших земляках, когда-либо живших или бывавших на ставропольском курорте, человек, родной свой город знающий до мельчайшего затертого камешка... Кисловодчанин Борис Матвеевич Розенфельд.

 

Не каждый день премии

За что Розенфельду дали медаль «За заслуги перед Ставропольским краем» и что вообще для него значит эта награда? Возможно, для других обладателей этой награды прозвучит и обидно, но Борис Розенфельд о ней даже не вспоминает. Не потому, что награды для него пустой звон, напротив, он ценит и гордится медалями Лермонтова, Хетагурова, к 100-летию со дня рождения Есенина. Это достойная оценка его труда.

В прошлом году Борису Розенфельду в Санкт-Петербурге вручили государственную всероссийскую историко-литературную премию имени Александра Невского с формулировкой: «За вклад в дело сохранения исторического наследия России и памяти о ее героях, высокую духовную и гражданскую позицию». Отечество отдало должное своему верному сыну, нашему земляку.

Поначалу даже не хотел ехать в Санкт-Петербург, но супруга Татьяна настояла: «Ну ты чего, Боря, не каждый день ведь премии дают». И впрямь, событие не рядовое, но отправиться в дорогу решился скорее не ради торжеств и теплых речей. К этому подтолкнуло иное обстоятельство: современники поклонились герою его книги - великому русскому басу Федору Шаляпину.

Вместе с читателем Борис Матвеевич Розенфельд прошагал Москву, Казань, Кавказ, Париж, рассказал о дружбе, встречах и увлечениях Шаляпина. Труд, вместивший тысячу страниц бесед с друзьями и родственниками певца, уникальных вырезок из старых газет и журналов, фотографий из частных коллекций, занял у автора половину жизни.

Не то чтобы заслуги Бориса Розенфельда перед отдельно взятым краем меньше, чем перед остальной Россией, но есть у ставропольской медали привкус горечи. Обладатель ее до сих пор не может поверить в то, что родное Ставрополье так беспечно отнеслось к главной его заслуге - созданию музея музыкальной культуры в Кисловодске.

Сотни людей, цвет и соль земли русской, почитали за честь выступить в стенах «музея Розенфельда» (именно так и называли это уникальное место), запомнивших 360 «театральных суббот» с участием Ростроповича, Солженицына, Кобзона, Жванецкого, Эсамбаева, Кассиля, Гамзатова, Андроникова, Лихачева, Богословского, Волчек, Хейфица!..

Попасть на такие встречи считалось невероятным счастьем. Бабушки еще прежней, старой, формации с внуками устремлялись сюда со всего Северного Кавказа, залы трещали от наплыва гостей. Не стоит уж говорить, сколько бодрящих минут подарили Розенфельд и его гости сотрудникам КГБ, тоже живо интересовавшимся, что там народ думает о Мандельштаме, Пастернаке, Ахматовой.

 

Расправа за «прогул»

Подобные оазисы культуры в свое время пытались создать в Москве и Санкт-Петербурге, только не потянули - в многомиллионных городах не нашлось энтузиастов вроде Розенфельда, которые смогли бы собрать коллекцию в сорок с лишним тысяч единиц. Чего стоит лишь полная подписка журнала «Советская музыка» с 1933 года и по последний день эпохи социализма, которой не найти ни в одной библиотеке! На фондах музея успешно защищали диссертации, наконец, он был включен в список объектов ЮНЕСКО.

Сорок лет и 27 из них на общественных началах, в одиночку, без выходных, праздников, больничных Борис Розенфельд, как огромную мозаику, составлял музыкальную летопись Кисловодска - газетные вырезки, афиши, фотографии, костюмы, реквизит, автографы…

Люди верили ему лично, всем миром участвовали в грандиозном проекте, тащили кто что мог, иногда сущие безделицы, не имеющие ценности. Розенфельд с великой благодарностью принимал все, мысли не допуская, что можно отказать тому, кто вложил частичку своей души в святое дело возрождения культуры. Да и всегда ли знаешь, какую ценность приобретет потемневший сервиз или виниловая пластинка лет через сто.

Музей для искусствоведа превратился в первый дом, а тот, где ждала семья, оказался вторым. Он разъезжал по всему краю, переписывался со всем миром, чтобы прославить родное Ставрополье и орден на его груди - Кисловодск. Таким же орденом на груди кисловодской филармонии долгое время был музей музыкальной культуры - до тех пор, пока в учреждении не сменилось руководство.

Создателя уникальной творческой среды вытолкали за дверь с формулировкой «За прогул». Смешно сказать, но «уличили» его после того, как сами же не пустили на работу. Ни картотеки, ни книг, купленных родоначальником и бессменным хранителем музея за собственные деньги, ему не вернули. Что стало с музеем, Борис Матвеевич понятия не имеет.

Разные ходят слухи. Говорят даже, что экспонаты вышвырнули на свалку и там спалили, в доказательство чего являли и фотографии этого изощренного садизма. Взглянуть на них у Розенфельда сил не хватило. Потому и не хочет верить, что у деятелей культуры, ныне заправляющих в филармонии, на это могла подняться рука.

Одно известно: музей не работает, а само великолепное здание филармонии - один из уникальных домов Кисловодска и всей старой России - огородили мрачной кладбищенской оградой. Не всякому частнику в голову взбредет такое сумасшествие.

Местная общественность встала было на защиту главного летописца Кисловодска Бориса Розенфельда, но отстоять его не удалось. Говорят, ситуацию из столицы надежно курировали товарищи из Министерства культуры.

Служитель муз, попавшийся на аркан завистников и проходимцев, вмиг осиротел.

 

По долинам и по взгорьям...

В жизни заслуженного человека все перевернулось. Дело, которому он посвятил всего себя, было уничтожено - потеря, пережить которую для утонченного интеллигента, всецело пребывающего в особом, музыкальном, измерении, невозможно.

Выкарабкаться из плена мучительных страданий помог старинный друг Миша Танич.

«Знаешь, старина, ты даже не представляешь, как ты счастлив! - так вот с ходу заверил поэт, принимая подавленного Бориса Розенфельда в своей московской квартире. - Тебя не расстреляли, не посадили, ты всегда занимался любимым делом, получая от этого невероятное удовольствие. Идешь по Кисловодску, с тобой все здороваются, благодарят. Да, случился пожар, ну что возьмешь с пепелища?.. А вот если ты сложишь руки и тебя трахнет инфаркт, тогда точно угодишь негодяям!»

Легко сказать, начинать сначала в семьдесят с лишним! Пусть даже и по совету близкого человека, с которым привык делиться самым сокровенным.

Как-то к юбилею закадычного друга Михаил Исаевич написал такое четверостишие:

На х… скажи мне, Боря,

Если так живет народ,

По долинам и по взгорьям

Шла дивизия вперед?!

Но это о стране, это наш общий крест. Пусть строки и неутешительные, но в их философско-шутливо-хулиганистой манере оптимизма, что ни говори, хватает. Другое дело, когда горе бетонной плитой придавило тебя одного, тут не до шуток.

Но не поверить Таничу, фронтовику, орденоносцу, получившему шесть лет лагерей лишь за одну случайно оброненную фразу о том, что в Германии в общем-то неплохие дороги, тоже было нельзя. Человеку, срок свой отмотавшему от звонка до звонка, не раскисшему, не поддавшемуся депрессии, искушению бросить писать, служить искусству, в конце концов, и страну не покинувшему. Короче, поверил не поверил, а немного успокоился.

А по возвращении из Москвы Борису Матвеевичу поступило предложение опубликовать его книгу очерков о жизненном и творческом пути великого русского артиста «Шаляпин на Кавказе», на что он и надеяться уж не смел, - тираж скромный, затраты приличные, а потому коммерческим проект никак не назовешь.

Казалось, без мистики тут просто не обошлось, будто сам Шаляпин, всю жизнь зарабатывающий исключительно собственной божественной глоткой, но бандитски лишенный всего и фактически выдворенный из России, наш гениальный бас лично упросил книжного издателя о сей услуге - напечатать труд Бориса Розенфельда.

И не потому вовсе упросил, что автор книги талантливо напомнил, кем был их прославленный соотечественник, а потому, что… спас здание, в котором останавливался певец и где сегодня располагается его музей.

Спас, рискуя многим. Ради того, чтобы вечно звучала прекрасная музыка, наставляя на путь истинный, рассеивая горькие предчувствия.

 

Чистая мистика

Дело было так. Шел 1969 год, и кисловодская дача Ушаковой, выстроенная в стиле модерн, где с семьей останавливался Шаляпин, подлежала сносу. В здании располагалась столовая для рабочих, а через год на его месте должен был вырасти новый корпус санатория им. Семашко. Попытки Розенфельда отстоять от разрушения исторический памятник провалились – чертежи были подписаны, начали стягивать строительную технику.

И тут выведенный из себя собственным бессилием искусствовед решил испробовать роль мистификатора: он забросал все чиновные инстанции письмами о том, что потолки на даче расписаны знаменитым русским художником, другом Шаляпина Константином Коровиным, а камин выложен по проекту мировой знаменитости, художника, философа Николая Рериха. Имена-то какие, вдумайтесь только, дорогие товарищи! А для верности рассказал об этом в местной прессе.

Имена культурной элиты на чиновников кое-какое впечатление, безусловно, произвели, но не настолько. Не учел Борис Матвеевич и еще один момент: и Коровин, и Рерих оба были эмигрантами. Короче, дачу решили сносить, да поскорее, пока этот искусствовед, городской сумасшедший, еще не отыскал там какую-нибудь достопримечательность.

Отсчет времени пошел на  дни. Но этот бой, почти проигранный, Борис Матвеевич выиграл вчистую. Почти что Кутузов: сначала отступив, а потом как!..

Когда средств и аргументов практически не осталось, всю историю со сносом Розенфельд поведал отдыхавшему тогда в Кисловодске главреду «Крокодила» Мануилу Семенову, который, будучи крепко во хмелю (друзья сидели в ресторане), смело, в духе маститого столичного журналиста резанул: «Не бойся, Боря, я их, козлов, в порошок сотру!» - «Да неужели  это невозможно?..» - «Увидишь!»  На том и расстались.

А спустя неделю в журнале вышла зубастая статья Киреева и Горохова «Демон и харчо» - о том, как чиновники уничтожают наследие больших наших художников. Дачу мгновенно оставили в покое, да не просто, а решили сделать из нее музей Шаляпина. Секретари горкома и крайкома деловито засуетились уже на новой ниве - культурной, маховик развернулся вспять.

И только много лет спустя мистификатор-самоучка Розенфельд признался: не было ни расписанного Коровиным потолка, ни камина по проекту Рериха. Все это он придумал, чтобы спасти частичку нашего великого прошлого. Куда проще?

Спасать памятники истории и архитектуры Борису Розенфельду позднее приходилось не раз. И когда русский язык оказывался бессилен перед дуроломством столоначальников, смело пользовался крутыми связями и знакомствами с одной лишь целью - сохранить любимый город для потомков. Так было с подготовленным к сносу роскошным дворцом нефтепромышленника Мухтарова, домом инженера-архитектора Ходжаева, с десятком других домов.

Выходил на людей высокого полета, вплоть до союзных министров, и помогали ведь.

 

И музыкой лечат

К кому за помощью обращаться сегодня? Кого просить в Кисловодске, Ставрополе, Москве, чтобы позаботились о чудом доживших до наших дней памятниках истории, архитектуры, археологии, искусства? Пороги каких ведомств обивать? В какие начальственные уши кричать, в какой набат бить? В какие мистификации пускаться, чтобы жемчужину Кавказских Минеральных Вод перестали жадно, хищнически терзать?

Спасатель старины, первооткрыватель, неутомимый энтузиаст, кладезь нашей эпохи Борис Матвеевич Розенфельд на эти вопросы века ответа не знает. Заглядывать в будущее страшится.

Мой собеседник молча протягивает мне подарочный экземпляр книги «Звездные встречи» своего друга, заслуженного артиста РФ, писателя-сатирика Георгия Терикова. На последней обложке читаю строки, написанные автором:

Наш Кисловодск, каким ты был - и умным, и пригожим.

Я б и сейчас тебя хвалил, но истина дороже.

Шагнул ты в XXI век, но странная картина:

Не видно ни библиотек, ни книжных магазинов.

Дороги вдрызг, повсюду грязь - от центра до окраин.

Когда же, наконец, у нас появится Хозяин?!

В разное время на Кавказских Минеральных Водах бывали Пушкин, Лермонтов, Толстой, Мамин-Сибиряк, Чехов, Куприн, Горький, Маяковский, Есенин, Станиславский, здесь родился Солженицын, не раз гастролировали Шаляпин, Собинов, Рахманинов, Савина, Комиссаржевская... Потрясающая плеяда имен!

Еще с советских времен витает идея создать здесь музей творчества. Но, видно, не в тех сферах витает. Как можно было не уберечь дом, в котором, пусть и в разные годы, бывали Пушкин, Лермонтов, Толстой, Белинский?

Иногда кажется, что Россия без репрессий просто не может - в отношении людей, храмов, старых особняков, музеев. И чем больше размах истребления, тем плотнее толпа ломится во власть, чтобы хапать, рвать, драться.

Когда-то гениальный пианист с мировым именем, первоклассный дирижер, блестящий педагог, великий гражданин (как же не вяжется с нашей действительностью этот набор определений в превосходной форме!) кисловодчанин Василий Ильич Сафонов придумал такой девиз: «Если Кисловодск лечит сердце, то лечить его надо и высокохудожественной музыкой». Взглянув шире, можно сказать: лечить надо и культурой, в широком ее понимании.

Удобные тротуары, чистые терренкуры, должный сервис и, конечно, увлекательные экскурсии, познавательные выставки, интересные встречи. Если вы на курорте хорошо отдохнули, подлечились, запаслись духовной энергией, то непременно вернетесь в эти места, помня о благодатной атмосфере.

Вывод вроде на поверхности: при санаториях давно и непременно надо ввести должность распорядителя досуга, который бы носился с курортниками, как с малыми детьми, денно и нощно. От такой должности директора санаториев отбрыкиваются, что есть мочи. Но куда деваться людям, если процедуры заканчиваются в час дня, а в том же Кисловодске нет и кинотеатра?

С этими и другими проблемами Розенфельд беспрестанно стучится в двери местной власти. Но там глухо, как в танке. Власть считает нормальным игнорировать мнение человека, которого все неоспоримо считают летописцем Кисловодска, который для города такое же достояние, как и целебный нарзан.

 

Мы держались, и ты держись

Удивительно, как сибиряк, сын таежных просторов и бесконечных снегов, мог так безоглядно влюбиться в южный город? Втюрился как юноша, по уши, в эти места вмиг и навечно, через всю жизнь пронеся веру в то, что лучше Кисловодска на земле города нет. Стоит, бывало, ненадолго покинуть его, как сердце от тоски начинает ныть, ну хоть бросай все дела к чертовой матери и возвращайся немедленно!

Только здесь ему дышится полной грудью. Кисловодск для Розенфельда, как комплекс процедур, прописанных заботливым доктором. Да и сам он для тысяч курортников - как оживляющая процедура. Он - последний еврей Кисловодска, которому не изменит никогда, ни при каких обстоятельствах.

Родом Борис Матвеевич из Новосибирска, но давно не был там, да и не за что любить ему этот город. До войны, когда мальчишке шел пятый год, «за пособничество иностранным шпионам» расстреляли отца, молодого, еще не ощутившего вкус жизни. Горечь и боль от этой расправы не вытравить никогда, но озлобленность в душе ребенка не поселилась.

Уберегли от этого духовного недуга своей любовью мама, бабушка и, конечно, дед, выпускник Варшавской консерватории, известный скрипач и дирижер, один из немногих, кто занимался становлением культуры в Сибири.

Кисловодск в жизни Бориса Розенфельда появился случайно, куда он и перебрался навсегда. Для чего, очевидно: расшифровывать и писать историю этих мест, отключившись от мирской суеты, напитавшись любовью и благодарностью к людям, которые здесь жили и творили.

Честь и совесть - качества глубоко личные, интимные, отстоять и сберечь их даже лучшие друзья не помогут. Но тут Розенфельд, к имени которого в детстве прилепили страшный ярлык врага народа, которого не принимали в комсомол, не давали поступить в институт, в помощниках не нуждался. И все же бывают черные полосы, когда жизнь, кажется, кончена, как это было после изгнания из музея. И вот тут на помощь приходят друзья. Те, кто своим примером не позволяет отступить, капитулировать.

Большинства их уж нет рядом, но они как бы следят оттуда и чуть назидательно так советуют: «Боря, бывали и тяжелее времена. Мы держались, и ты держись».

 

Наперекор судьбе

Леонид Николаевич Поль-ской, сын священника, краевед из Пятигорска, полжизни отсидел в сталинских лагерях. Вернувшись домой, на хлеб зарабатывал писательским трудом. Вкалывал титанически, до последнего вздоха, за гроши пристраивая по три десятка журнальных статей в месяц, но от полагавшейся пенсии отказался. Как-то по этому поводу поделился с коллегой: «Я, Борис, этому государству  не служил и в подачках его не нуждаюсь».

Другой из друзей, с кем Борису Розенфельду посчастливилось поработать бок о бок лет тридцать, Владимир Вячеславович Секлюцкий. Человек удивительной судьбы, дух и стержень, сам художник, на пустом месте создавший в Кисловодске музей художника Ярошенко.

Такого собирателя свет не знал, его таланту знакомиться и доказывать не было равных! Если видел будущий экспонат, фигурально выражаясь, мог пролезть через любую форточку и в любую печную трубу, чтобы  пополнить музейную коллекцию.

Анна Тимирева, о любви которой к Александру Колчаку был снят фильм «Адмирал», одна из дочерей кисловодчанина Василия Ильича Сафонова. Эту гордую, способную на великую жертвенную любовь женщину Борис Матвеевич знал лично, знакомство их переросло в крепкую дружбу.

Когда белого адмирала схватили большевики, она «самоарестовалась» - этот нелепый до пустоты термин специально придумали в отношении нее, то есть Анна Васильевна сама предложила арестовать себя, чтобы быть ближе к возлюбленному.

После 38(!) лет лагерей она написала много изумительных стихов, посвященных Колчаку.

Но если я еще жива,

Наперекор судьбе,

То только как любовь твоя

И память о тебе.

Поразительно, но до конца дней своих Анна Васильевна не растеряла лучших, ярчайших черт дореволюционной интеллигенции. Не озлобилась, не потеряла веру в людей, никогда и никого не винила в своих бедах. Получала пенсию в 40 рублей, не ропща на жизнь.

 

И честь, и совесть

Советская власть 75 лет старательно прятала имя Василия Ильича Сафонова от своего народа. Когда кисловодский искусствовед Розенфельд отыскал в Москве его дочь Анну, она безапелляционно, с порога заявила: «Оставьте вашу затею написать об отце, в вашей судьбе он сыграет плохую роль, я вам ничего не скажу».

Спустя месяц Борис Матвеевич снова был у Тимиревой, но уже с газетной заметкой о Василии Ильиче. Увидев печатные строки об отце, волевая женщина разрыдалась. Позднее статья о Сафонове стараниями Розенфельда появилась в энциклопедии.

Василий Ильич, сын терского казачьего генерала, не только не скрывал своего отношения ко всяким революциям с их идеологией насилия и вселенского разрушения, он еще хотел уберечь от дурного влияния своих студентов. Будучи ректором московской консерватории, запрещал ходить им на демонстрации, убеждал, что музыкант, художник, поэт должны быть в стороне от политики.

Ученики ослушались своего педагога, вышли со знаменами на улицы, и Сафонов не простил их. Но как! Он сам написал заявление об уходе из консерватории, которую к тому времени возглавлял 16 лет!

Это ли не поступок? Особенно на фоне того, как современные профессора в угаре предвыборной шизофрении собственноручно выталкивают своих воспитанников на улицу махать флагами!

Накануне революции Сафонов, дирижер Лондонского королевского симфонического оркестра, не в силах оставаться вдали от родины в час тяжких для нее испытаний, теряя накопления, жилье, работу, срочно расторгает заграничный контракт и с отеческой болью в душе приезжает в Кисловодск. Но сердце музыканта не выдерживает жутких переживаний за охваченную революционным пламенем Россию.

Он умер в своем кисловодском доме в 1918 году. Могилу его новая власть уничтожила вместе с церковью, укатав в асфальт.

В свое время Марья Васильевна, одна из дочерей Сафонова, побывала в созданном Розенфельдом музее. Но когда тот хотел провести гостью к родовой усадьбе, где прошло ее детство, пожилая женщина отказалась наотрез: «Боренька, извините, но так далеко я оглядываться не могу…» Потом уже Борис Матвеевич узнал, как в том самом доме большевики пытали семью Сафонова вместе с детьми, требуя выдать золото.

Книге «Летопись жизни и творчества Василия Сафонова» Борис Розенфельд отдал три десятка лет. По-другому о великих и писать невозможно. Труд этот для Бориса Матвеевича стал не только данью памяти нашему земляку, но и крепкой опорой в его собственной жизни.

Без таких людей наши судьбы были бы бедны и убоги, ведь что такое судьба любого из нас? Это люди, которые тебя окружают. Для Василия Сафонова - его дети. Для Анны Тимиревой - ее адмирал. Для Бориса Розенфельда - все они вместе взятые, а еще многие-многие другие, с кем он дружил, о ком писал, кем восхищался, у кого учился. А для нас?..

Давайте хотя бы всмотримся в лица наших земляков. Сколько в них благородства, порядочности, правды, мужества. Люди эти сотканы из самой совести.

 

opengaz.ru